Другие русские авторы

Маленькое чудовище

Наш корабль шёл в Анадырском заливе. Была ночь. Я стоял на корме. Льдины за бортами шуршали, ломались. Дул сильный ветер со снегом, но море было спокойно, тяжёлые льды не давали ему разбушеваться. Корабль пробирался между льдинами малым ходом. Скоро начнутся ледяные поля

Капитан вёл корабль осторожно, чтобы не врезаться в льды

Вдруг я слышу: что-то как плеснёт у самого борта, даже корабль на волне качнуло.

Смотрю: какое-то чудовище за бортом. То отплывёт, то приблизится и тяжко-тяжко вздыхает. Исчезло, появилось впереди корабля, вынырнуло у самой кормы, вода от его всплесков зелёным светом горит.

Кит! А какой, никак не разберу.

Всю ночь за кораблём плыл и вздыхал.

А на рассвете разглядел я его: голова тупая, как кувалда, длинная ни у одного зверя такой нет, глазки крошечные, а ноздря всего одна. Из воды её высунет, фонтан пара выпустит, вздохнёт тяжело и опять уйдёт под воду.

Это молодой кашалот.

Тут проснулся капитан, вышел на палубу.

Я спросил у него:

— Что это он плывёт за нами?

— Да верно, принял наше судно за кита. Молодой ещё, молоко на губах не обсохло. И видно, отстал от матери, от своего стада. Все кашалоты, как начинаются осенние штормы, уходят к экватору.

Пока капитан рассказывал, кашалот отстал от корабля и поплыл на юг. Фонтан его ещё долго был виден между льдами, потом исчез.

— Экватор пошёл искать, — сказал капитан.

Тут даже и я вздохнул: найдёт ли это маленькое чудовище свою маму?

Скворец

Ходил я в лес гулять. В лесу тихо, только слышно иногда, как деревья от мороза трещат.

Елки стоят и не шелохнутся, на ветках по­душки снега намело.

Я ногой по ёлке ударил — целый сугроб мне свалился на голову.

Стал я снег стряхивать, смотрю — идёт де­вочка. Снег ей по колено. Отдохнёт немножко и опять идёт, а сама вверх на деревья смот­рит, ищет что-то.

— Девочка, что ты ищешь?

Девочка вздрогнула, посмотрела на меня:

— Ничего, так просто!

И дальше пошла. Сама маленькая, а ва­ленки большие.

Вышел я на тропинку, с тропинки в лес не сворачиваю, а то и так полные валенки снега набралось. Погулял я немножко, йоги замёрз­ли. Пошёл домой.

На обратном пути смотрю — опять эта де­вочка идёт впереди меня по тропинке тихо-ти­хо и плачет. Я её догнал.

— Отчего, — говорю, — ты плачешь? Мо­жет, я помогу.

Посмотрела она на меня, вытерла слёзы и говорит:

— Мама комнату проветривала, а Борь­ка, скворец, в форточку вылетел и улетел в лес. Теперь он ночью замёрзнет!

— Чего ж ты раньше молчала?

— Боялась, — говорит, — что ты Борьку поймаешь и возьмёшь себе.

Стали мы вместе с девочкой Борьку ис­кать. Спешить надо: темнеть уже стало, а ночью Борьку сова съест. Девочка в одну сто­рону пошла, а я в другую. Каждое дерево ос­матриваю— нигде нет Борьки. Хотел я уже об­ратно идти, вдруг слышу — девочка кричит: «Нашла, нашла!»

Подбегаю я к ней—стоит она около ёлки и наверх показывает:

— Вот он! Замёрз, бедный.

А на ветке сидит скворец, перья распушил и одним глазом смотрит на девочку.

Девочка его зовёт:

— Боря, иди ко мне, хороший!

А Боря только к ёлке прижался и идти не хочет. Тогда я на ёлку полез, чтоб его пой­мать.

Только до скворца долез, хотел схватить, а скворец к девочке на плечо перелетел. Она обрадовалась, спрятала его под пальто.

— А то, — говорит, — пока донесу до до­му— замёрзнет.

Пошли мы домой. Темно уже стало, огонь­ки в домах зажглись, ещё немного осталось дойти. Я спрашиваю у девочки:

— А давно у тебя скворец живёт?

— Давно.

А сама быстро идёт, боится, что скворец под пальто замёрзнет. Я за девочкой иду, ста­раюсь не отставать.

Пришли мы к её дому, девочка попроща­лась со мной.

— До свиданья,— только мне сказала.

Я на неё долго смотрел, пока она валенки на крыльце чистила от снега, всё ждал, что де­вочка мне скажет ещё что-нибудь.

А девочка ушла и дверь за собой закрыла на щеколду.

Краткая биография Снегирёва Геннадия Яковлевича

Годы жизни:(20 марта 1933, Москва — 14 января 2004)

 
Геннадий Яковлевич Снегирев — москвич, родился 20 марта 1933 г. Отец его погиб в сталинских лагерях, мама работала библиотекарем при паровозном депо Октябрьской железной дороги. Мальчик с детства узнал, что такое нужда и голод. После начальной школы учился в ремесленном училище (были тогда такие учебные заведения, где подростков обучали рабочим профессиям). Но и ремесленное училище закончить не пришлось: надо было зарабатывать на жизнь.

 
В тринадцать лет будущий писатель Геннадий Снегирев начинает работать учеником препаратора на кафедре ихтиологии Московского университета. И здесь ему встретился человек, заменивший отца, — ученый Лебедев Владимир Дмитриевич.
Вместе — учитель и ученик — лечили рыб, делали раскопки на Чудском озере, на месте проживания племен-рыбоедов четвертичного периода, изучали рыбьи кости и чешую (оказывается, по чешуе, как по срезу дерева, можно определить, сколько лет рыбе). Однажды в отсутствие учителя ученик впервые вывел в аквариуме дальневосточную креветку и амурскую рыбку бычка. Здесь же, в университете, Г.Снегирев начал заниматься боксом (мальчишкам надо уметь постоять за себя), и хотя был худым, если не сказать тощим, небольшого роста, стал чемпионом Москвы среди юношей наилегчайшего веса. Но, видимо, сказались недоедание и большие физические нагрузки — в шестнадцать лет у Снегирева обнаружился порок сердца. Врачи сказали: лежать.Снегирев лежал год, потом решил: лучше пойти в ледовое плаванье, куда мало кто шел, и направился с ихтиологическим отрядом на экспедиционном судне «Витязь» зимой 1951/52 г. из Владивостока через незамерзающий Сонгарский пролив в Тихом океане к берегам Чукотки.

 
Экспедиция изучала глубоководных рыб Охотского и Берингова морей. Из экспедиции юный исследователь вернулся здоровым. Теперь его заинтересовали бобры. Целый год Геннадий Снегирев ловил этих удивительных зверьков в глухих болотах Белоруссии и в товарных вагонах перевозил их для акклиматизации на приток Иртыша, реку Назым. Геннадий Снегирев наблюдал, как они расселяются, живут, и позже описал в цикле рассказов «Бобровая хатка», «Бобровый сторож», «Бобренок». А когда увидел результаты своего труда, отправился с геологической экспедицией в Центральные Саяны, в Туву.

 
В 1964 г. вместе со своим учителем, теперь уже профессором Лебедевым, Геннадий Снегирев отбыл в необыкновенную экспедицию — на спасательной шлюпке, без мотора, под парусом, без запаса продуктов, имея при себе лишь соль, сахар, спиннинг для ловли рыбы и карабин для охоты. Путешественники за два лета проделали экспериментальный рейс на выживание по сибирской реке Лене, начиная с верховьев и кончая дельтой на севере Заполярья. Экспериментаторы не только выживали, но и изучали экологические изменения Якутской тайги и реки Лены. Об этом путешествии была позже написана книга «На холодной реке».

 
Потом было еще много путешествий: на Курильские острова, Камчатку, Белое море, Телецкое озеро Горного Алтая, в Бурятию, Ленкоранский и Воронежский заповедники, и было немало профессий: с оленеводами Чукотки Снегирев гонял оленей, работал егерем в Копетдагском заповеднике Южной Туркмении, — но ни одна из них не стала делом жизни, как к наблюдения над животным миром не вылились в научные труды, что предрекали коллеги из университета.

 
Делом жизни Геннадия Снегирева стали произведения, которые родились из устных рассказов своим друзьям и товарищам по спортивной секции. Знакомая — поэтесса Вероника Тушнова — отнесла рассказы на радио. Там их сразу же взяли и пустили в эфир

А в это же время редакторы из Детгиза искали новых интересных писателей, им на радио и посоветовали обратить внимание на Г.Снегирева

 
Первая его книга Геннадия Снегирева — «Обитаемый остров» — о животном мире Тихого океана вышла в 1954 г. С тех пор было немало книг в разных жанрах — рассказов, повестей, очерков, которые пользовались неизменным успехом и много раз переиздавались, потому что книги эти поразительны, исполнены удивления и восхищения увиденным в многочисленных путешествиях…

Читать все рассказы Снегирева.Список произведенийЧитать рассказы других авторов

Морская свинка

За нашим садом — забор. Кто там живёт, не знал я раньше.

Совсем недавно узнал.

Ловил я в траве кузнечиков, смотрю—глаз из дырки в заборе на меня смотрит.

— Кто ты? — спрашиваю.

А глаз молчит и всё смотрит, за мной под­глядывает.

Смотрел, смотрел, а потом говорит:

— А у меня морская свинка есть!

Интересно мне стало: простую свинку я знаю, а морскую никогда не видел.

— У меня, — говорю,— ёжик был живой. А почему свинка морская?

— Не знаю, — говорит. — Наверное, она в море раньше жила. Я её в корыто сажал, а она воды боится, вырвалась и убежала под стол!

Захотелось мне морскую свинку посмо­треть.

— А как, — говорю, — тебя зовут?

— Серёжа. А тебя как?

Подружились мы с ним.

Побежал Серёжа за морской свинкой, я в дырку за ним смотрю. Долго его не было. Вы­шел Серёжа из дома, в руках несёт какую-то рыжую крысу.

— Вот, — говорит,— она, не хотела идти, у неё дети скоро будут: не любит, чтобы её за живот трогали, рычит!

— А где же у неё пятачок?

Серёжа удивляется:

— Какой пятачок?

— Как — какой! У всех свиней на носу пя­тачок есть!

— Нет, когда мы её покупали, у неё пятач­ка не было.

Стал я Серёжу расспрашивать, чем он кор­мит свинку.

— Она, — говорит, — любит морковку, но молоко тоже пьёт.

Не успел мне Серёжа всё это рассказать, его позвали домой.

На другой день я гулял возле забора и смотрел в дырку: думал, Серёжа выйдет, свинку вынесет. А он так и не вышел. Дождь капал, и, наверное, мама его не пустила. Стал я гулять по саду, смотрю — под деревом что- то рыжее лежит в траве.

Подошёл я поближе, а это Серёжина мор­ская свинка. Обрадовался я, только не пойму, как она к нам в сад попала. Стал я забор ос­матривать, а там внизу дыра. Свинка, навер­ное, через эту дырку пролезла. Взял я её в ру­ки, она не кусается, только нюхает пальцы и вздыхает. Промокла вся. Принёс я свинку домой. Искал, искал морковку, так и не на­шёл. Кочерыжку от капусты ей дал, она коче­рыжку съела и под кроватью на коврике уснула.

Я сижу на полу, смотрю на неё и думаю: «А что, если Серёжа узнает, у кого свинка живёт? Нет, не узнает: я её на улицу выносить не буду!»

Вышел я на крыльцо, слышу — где-то близ­ко тарахтит машина.

Подошёл к забору, в дырку заглянул, а это у Серёжи во дворе стоит грузовая машина, на неё грузят вещи. Серёжа под крыльцом шарит палкой — наверное, ищет морскую свинку. Се­рёжина мама в машину подушки положила и говорит:

— Серёжа! Скорей надевай пальто, сейчас поедем!

Серёжа заплакал:

— Нет, не поеду, пока не найду свинку! У неё дети скоро будут, она, наверное, под до­мом спряталась!

Жалко мне Серёжу стало, позвал я его к забору.

— Серёжа, — говорю, — кого ты ищешь?

Подошёл Серёжа, а сам всё плачет:

— Свинка моя пропала, а тут ещё уезжать надо!

Я ему говорю:

— Свинка твоя у меня, она к нам в сад за­бежала. Я тебе её сейчас вынесу.

— Ой, — говорит, — как хорошо! А я-то думал: куда она делась?

Принёс я ему свинку и подсунул под забор.

Серёжу мама зовёт, машина уже гудит.

Схватил Серёжа свинку и говорит мне:

— Знаешь что? Я тебе обязательно, когда она детей родит, маленькую свинку дам. До свиданья!

Сел Серёжа в машину, мама его плащом укрыла, потому что дождь начал капать.

Свинку Серёжа тоже плащом укрыл. Ког­да машина уезжала, Серёжа мне рукой махал и кричал что-то, я не разобрал — наверное, про свинку.

Синицы

 Без синиц зимний лес кажется мёртвым. Только сосновая ветка заскрипит да снежная шапка обрушится с ёлки. Но как налетит стайка синиц, лес оживает.

Синицы с писком, с пиньканьем перелетают с ветки на ветку, с дерева на дерево — осматривают каждую трещинку в коре: нет ли древесного семечка, не притаился ли где уснувший жучок. Каких только нет синиц в стайке: и лазоревки, и московки, и гнерадерки с полосатыми хохолками на голове…

Синицы не улетают на зиму в тёплые страны, как другие птицы, и звонко перекликаются в зимнем лесу. А летом весь лес звенит птичьими голосами, и синиц не видно да и не слышно с их скромной песенкой. В лютую стужу синицы прилетают к избам, и ребята сыплют для них на кормушки семечки подсолнуха, а то голодные синицы замёрзнут в лесу.

Ночные колокольчики

Мне очень хотелось увидеть оленя: рас­смотреть, как он ест траву, как стоит непо­движно и прислушивается к лесной тишине.

Однажды я подошёл к оленихе с оленён­ком, но они почуяли меня и убежали в крас­ные осенние травы. Я узнал это по следам. Вот-вот они были: следы в болоте на моих глазах наполнялись водой.

Слышал, как трубят олени по ночам. Где-нибудь далеко протрубит олень, а по реке до­носит эхом, и кажется — совсем рядом.

Наконец в горах я набрёл на оленью тро­пу. Олени протоптали её к одинокому кедру. Земля у кедра была солёная, и олени приходи­ли ночью лизать соль.

Я спрятался за камнем и стал ждать. Ночью светила луна и был мороз. Я задремал.

Проснулся я от тихого звона.

Как будто звенели стеклянные колоколь­чики.

По тропе мимо меня шёл олень.

Я так и не рассмотрел оленя, только слы­шал, как с каждым шагом звенела земля у не­го под копытами.

За ночь от мороза выросли тонкие ледяные стебельки.

Они росли прямо из земли. Олень разбивал их копытами, и они звенели, как стеклянные колокольчики.

Когда взошло солнце, ледяные стебельки растаяли.

Сказки русских писателей

• Сказки Павла Петровича Бажова
• Сказки Александра Мелентьевича Волкова
• Сказки Владимира Фёдоровича Одоевского
• Сказки Александра Сергеевича Пушкина
• Сказки Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина
• Сказки Алесандра Николаевича Толстого
• Сказки Льва Николаевича Толстого
• Сказки Корнея Ивановича Чуковского
• Сказки Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка
• Сказки Сергея Тимофеевича Аксакова
• Сказки Самуила Яковлевича Маршака
• Сказки Пётра Павловича Ершова
• Сказки Николая Николаевича Носова

Сказки Александра Сергеевича Пушкина — Сказка о рыбаке и рыбке

Жил старик со своею старухойУ самого синего моря;Они жили в ветхой
землянкеРовно тридцать лет и три года.Старик ловил неводом
рыбу,Старуха пряла свою пряжу.Раз он в море закинул невод -Пришёл
невод с одною тиной.Он в другой раз закинул невод -Пришёл невод с травой
морскою.В третий раз закинул он невод -Пришёл невод с одною рыбкой,С
не простою рыбкой — золотою.Как взмолится золотая рыбка!Голосом молвит
человечьим:»Отпусти ты, старче, меня в море!Дорогой за себя дам
откуп:Откуплюсь чем только пожелаешь».  Читать далее…

Сказки Самуила Яковлевича Маршака — Двенадцать месяцев

Знаешь ли ты, сколько месяцев в году?

Двенадцать.

А как их зовут?

Январь, февраль, март, апрель, май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь,
декабрь.

Только окончится один месяц, сразу же начинается другой. И ни разу еще не бывало так,
чтобы февраль пришел раньше, чем уйдет январь, а май обогнал бы апрель.

Месяцы идут один за другим и никогда не встречаются.

Но люди рассказывают, будто в горной стране Богемии была девочка, которая видела все
двенадцать месяцев сразу.

Как же это случилось? А вот как.

В одной маленькой деревушке жила злая и скупая женщина с дочкой и падчерицей. Дочку она
любила, а падчерица ничем ей не могла угодить. Что ни сделает падчерица — все не
гак, как ни повернется — все не в ту сторону. Читать далее…

Сказка Корнея Ивановича Чуковского — Айболит

Добрый доктор Айболит! Он под деревом сидит. Приходи к
нему лечиться И корова, и волчица, И жучок, и червячок, И медведица!
Всех излечит, исцелит Добрый доктор Айболит! И пришла к Айболиту
лиса: «Ой, меня укусила оса!» И пришёл к Айболиту барбос: «Меня
курица клюнула в нос!» И прибежала зайчиха И закричала: «Ай, ай! Мой
зайчик попал под трамвай! Мой зайчик, мой мальчик Попал под трамвай!
Он бежал по дорожке, И ему перерезало ножки, И теперь он больной и
хромой, Маленький заинька мой!» И сказал Айболит: «Не беда!
Подавай-ка его сюда! Читать далее…

Бобренок

Весной снег быстро растаял, вода подня­лась и затопила бобровую хатку.

Бобры перетащили бобрят на сухие листья, но вода подобралась ещё выше, и пришлось бобрятам расплываться в разные стороны.

Самый маленький бобрёнок выбился из сил и стал тонуть.

Я заметил его и вытащил из воды. Думал, водяная крыса, а потом вижу — хвост лопа­точкой, и догадался, что это бобрёнок.

Дома он долго чистился и сушился, потом нашёл веник за печкой, уселся на задние лап­ки, передними взял прутик от веника и стал его грызть.

После еды бобрёнок собрал все палочки и листики, подгрёб их под себя и уснул.

Послушал я, как бобрёнок во сне сопит. «Вот, — думаю, — какой спокойный зверёк — можно его одного оставить, ничего не слу­чится!»

Запер бобрёнка в избе и пошёл в лес.

Всю ночь я бродил по лесу с ружьём, а ут­ром вернулся домой, открыл дверь и…

Что же это такое? Как будто я в столяр­ную мастерскую попал!

По всему полу белые стружки валяются, а у стола ножка тонкая-тонкая: бобрёнок её со всех сторон подгрыз. А сам спрятался за печку.

За ночь вода спала. Посадил я бобрёнка в мешок и поскорее отнёс к реке.

С тех пор как встречу в лесу поваленное бобрами дерево, так сразу подумаю про боб­рёнка, который подгрыз мой стол.

Ука

Собирал я на болоте клюкву. Набрал пол­корзинки, а солнце уже низко: из-за леса вы­глядывает, вот-вот скроется.

Спина устала немножко, распрямился я, смотрю — пролетела цапля. Наверное, спать. Она на болоте давно живёт, я её всегда вижу, когда она пролетает.       —

Солнце уже зашло, а светло, ещё, небо на том месте красное-красное. Тихо вокруг, толь­ко кто-то кричит в камышах, не очень громко, а слышно далеко: «Ук!» Подождёт немножко, и опять: «Ук!»

Кто же это такой? Я этот крик и раньше слышал, только не обращал внимания. А сей­час мне как-то любопытно стало: может, это цапля так кричит?

Стал я ходить около этого места, где крик слышен. Близко совсем кричит, а никого нет.

Темно скоро будет. Пора домой.

Только немного прошёл — и вдруг кричать перестало, не слышно больше.

«Ага,—думаю, — значит, здесь!» Притаил­ся я, стою тихо-тихо, чтоб не спугнуть. Долго стоял, наконец на кочке совсем рядом отклик­нулось: «Ук!» — и опять тишина.

Присел я, чтоб получше разглядеть, смот­рю— лягушечка сидит и не шевелится. Ма­ленькая совсем, а кричит так громко.

Поймал я её, в руке держу, а она даже не вырывается. Спинка у неё серая, а брюшко красное-красное, как небо над лесом, где за­шло солнце. Посадил я её в карман, корзи­ночку с клюквой взял—: и домой. В окнах у нас уже свет зажгли, наверное, сели ужинать.

Пришёл я домой, дедушка меня спраши­вает:

— Куда ходил?

— Ловил укалку.

Он не понимает.

— Что, — говорит, — за укалка такая?

Полез я в карман, чтоб её показать, а кар­ман пустой, только немножко мокрый. «У! — думаю. — Противная Ука! Хотел её дедушке показать, а она убежала!»

— Дедушка, — говорю, — ну, знаешь, Ука такая — она вечером всегда на болоте кричит, с красным животом.

Дедушка не понимает.

— Садись, — говорит, — ешь да спать ло­жись, завтра разберёмся.

Встал я утром и весь день ходил, всё про Уку думал: вернулась она на болото или нет?

Вечером пошёл я опять на то же место, где поймал Уку. Долго стоял, всё слушал, не за­кричит ли.

«Ук!» — где-то сзади крикнула. Я её искал, искал, так и не нашёл. Подойдёшь поближе — молчит. Отойдёшь — опять начинает кричать. Наверное, она спряталась под кочку.

Надоело мне её искать, пошёл я домой.

Зато теперь-то я знаю, кто на болоте вече­ром так громко укает. Не цапля это, а малень­кая Ука с красным животиком.

Чудесная лодка

Мне надоело жить в городе, и весной я уе­хал в деревню к знакомому рыбаку Михею. Михеев домик стоял на самом берегу речки Северки.

Чуть свет Михей уплывал на лодке рыба­чить. В Северке водились огромные щуки. Всю рыбу они держали в страхе; попадались пло­тички прямо из щучьей пасти — на боках че­шуя ободрана, будто оцарапали гребёнкой.

Каждый год Михей грозился поехать в го­род за щучьими блёснами, да никак не мог со­браться.

Но однажды Михей вернулся с реки серди­тый, без рыбы. Он молча затащил лодку в ло­пухи, велел мне-не пускать соседских ребят и уехал в город за блёснами.

Я сел у окна и стал смотреть, как по лодке бегает трясогузка.

Потом трясогузка улетела, и к лодке подо­шли соседские ребята: Витя и его сестра Таня. Витя осмотрел лодку и стал тащить её к воде. Таня сосала палец и смотрела на Витю. Витя закричал на неё, и они вместе спихнули лодку в воду.

Тогда я вышел из домика и сказал, что брать лодку нельзя.

— Почему? — спросил Витя.

Я сам не знал почему.

— Потому, — сказал я, — что лодка эта чудесная! .

Таня вынула палец изо рта:

— А-чем она чудесная?

— Мы только до поворота доедем и обрат­но,— сказал Витя.

До речного поворота было далеко, и, пока ребята плыли туда и обратно, я всё придумы­вал что-нибудь чудесное и удивительное.

Прошёл час. Ребята вернулись обратно, а я так ничего и не придумал.

— Ну, — спросил Витя, — чем же она чу­десная? Простая лодка, один раз даже на мель села и течёт!

— Да, чем она чудесная?— спросила Таня.

— А вы разве ничего не заметили? — ска­зал я, а сам старался поскорей что-нибудь придумать.

— Нет, ничего не заметили, — сказал Витя ехидно.

— Конечно, ничего! — сказала сердито Таня.

— Так, значит, ничего и не заметили? — спросил я, а сам хотел уже удрать от ребят.

Витя замолчал и стал вспоминать. Таня сморщила нос и тоже стала вспоминать.

— Видели следы цапли на песке, — робко сказала Таня.

— Ещё видели, как уж плывёт, только го­ловка из воды торчит,— сказал Витя.

Потом они вспомнили, что зацвела водяная гречиха и ещё видели белый бутон кувшинки под водой. Витя рассказал, как стайка маль­ков выпрыгнула из воды, спасаясь от щуки. А Таня поймала большую улитку, а на улит­ке ещё сидела маленькая улиточка…

— Разве всё это не чудесно? — спросил я.

Витя подумал и сказал:

— Чудесно!

Таня засмеялась и закричала:

— Ещё как чудесно!

Бобровый сторож

Зимой, когда воду сковало морозом, на­шёл я на лесной речке бобровую хатку. Сне­гом её всю замело. Стоит она, как большой сугроб. На самой верхушке снег подтаял, и из отдушники жилым тянет. Вокруг много вол­чьих следов.

Видно, приходили волки и принюхивались, да так ни с чем и ушли. А хатку поцарапали когтями, хотели поймать бобров. Да разве до бобров доберёшься: хатка обмазана -грязью, а грязь на морозе окаменела.

Весной бродил я с ружьём и решил по­смотреть бобров. Когда добрался до хатки, солнце уже низко было. Около хатки речка пе­регорожена разными палками и сучьями — на­стоящая плотина. И воды набралось целое озеро.

Подошёл я тихонько поближе, чтобы уви­деть бобров, когда они выплывут на вечернюю зорьку, да не тут-то было — выскочила из хво­роста маленькая птичка-крапивник, задрала кверху свой хвостик и ну стрекотать: «Тик- тик-тик-тик!»

Я с другой стороны подошёл — крапивник и туда перескочил, опять стрекочет, тревожит бобров.

Поближе подойдёшь —он юркнёт в сучья и внутри где-то кричит, надрывается.

Услыхали его крик бобры и под водой уп­лыли.

Так я бобров и не увидел.

И всё из-за крапивника. Он себе гнездо на бобровой хате свил и живёт вместе с бобрами как сторож: как заметит врага, так начинает кричать, пугать бобров.

Верблюжья варежка

Вязала мне мама варежки, тёплые, из ове­чьей шерсти.

Одна варежка уже готова была, а вторую мама до половины только связала — на ос­тальное не хватило шерсти. На улице холодно/ весь двор снегом замело, гулять меня без ва­режек не пускают — боятся, что отморожу ру­ки. Сижу я у окна, смотрю, как синицы на бе­рёзе прыгают, ссорятся: наверное, жучка не поделили.

Мама сказала:

— Подожди до завтра: утром к тёте Даше пойду, попрошу шерсти.

Хорошо ей говорить «до завтра», когда я сегодня гулять хочу! Вон со двора к нам дя­дя Федя, сторож, идёт без варежек. А меня не пускают.

Вошёл дядя Федя, снег веником отряхнул и говорит:

— Мария Ивановна, там дрова на верб­людах привезли. Будете брать? Хорошие дро­ва, берёзовые.

Мама оделась и пошла с дядей Федей дро­ва смотреть, а я из окошка выглядываю, хочу верблюдов увидать, когда они с дровами выез­жать будут.

С одной подводы дрова выгрузили, верб­люда вывели и привязали у забора. Большой такой, лохматый. Горбы высокие, как кочки на болоте, и набок свешиваются. Вся морда верблюда покрыта инеем, и губами он что-то всё время жуёт — наверное, хочет плюнуть;

Смотрю я на него, а сам думаю: «Вот у ма­мы шерсти на варежки не хватает — хорошо бы верблюда остричь, только немножко, что­бы он не замёрз».

Надел я быстро пальто, валенки. Ножницы в комоде нашёл, в верхнем ящике, где всякие нитки, иголки лежат, и вышел на двор. Подо­шёл к верблюду, погладил бок. Верблюд ниче­го, только косится подозрительно и всё жуёт.

Залез я на оглоблю, а с оглобли сел вер­хом между горбами.

Повернулся верблюд посмотреть, кто там копошится, а мне страшно: вдруг плюнет или сбросит на землю. Высоко ведь!

Достал я потихоньку ножницы и стал пе­редний горб обстригать, не весь, а самую ма­кушку, где шерсти больше. Настриг целый карман, начал со второго горба стричь, чтобы горбы были ровные. А верблюд ко мне повер­нулся, шею вытянул и нюхает валенок.

Испугался я сильно: думал, ногу укусит, а он только полизал валенок и опять жуёт.

Подровнял я второй горб, спустился на зе­млю и побежал скорей в дом. Отрезал кусок хлеба, посолил и отнёс верблюду — за то, что он мне дал шерсти. Верблюд сначала соль сли­зал, а потом съел хлеб.

В это время мама пришла, дрова выгрузи­ли, второго верблюда вывели, моего отвязали, и все уехали.

Мама меня дома бранить стала:

— Что же ты делаешь? Ты же простынешь без шапки! .   ‘

А я правда шапку забыл надеть. Вынул я из кармана шерсть и маме показал — целая куча, совсем как овечья, только рыжая.

Мама удивилась, когда я рассказал, что это мне дал верблюд.

Из этой шерсти мама напряла ниток. Це­лый клубок получился, варежку довязать хва­тило и ещё осталось. И теперь я хожу гулять в новых варежках. Левая обыкновенная, а правая верблюжья. Она до половины рыжая, и когда я смотрю на неё, то вспоминаю верб­люда.

Осьминожек

Весной тёплые туманы стали подтачивать льдины.

А когда совсем потеплело, с береговым ветром прилетела на палубу бабочка.

Я поймал её, принёс в каюту и стал вспо­минать, как весной в лесу зяблики поют и на полянках бегают ёжики.

«Хорошо бы,—- думаю, — ёжика поймать! Только где его в северном море поймаешь?..»

И завёл я вместо ёжика маленького осьминожка: он с рыбой в сетях запутался.

Посадил я осьминожка в банку из-под ва­ренья, а банку поставил на стол.

Так и жил у меня в банке осьминожек. Я что-нибудь делаю, а он за камушком прита­ится и за мной подглядывает. Камушек серый, и осьминожек серый. Солнцем его осветит — жёлтым станет, это так он маскируется.

Однажды я читал книгу. Сначала тихо си­дел, а потом стал быстро перелистывать стра­ницы.

Осьминожек вдруг стал красным, потом жёлтым, потом зелёным. Он испугался, как страницы замелькали.

А ёжик разве так умеет? Он только колется да фыркает.

Постелил я как-то под банку зелёный пла­ток— и осьминожек стал зелёным. А один раз я банку с осьминожком на шахматную доску поставил, и осьминожек не знал, каким ему быть — белым или чёрным. А потом разозлил­ся и покраснел.

Но я его больше не злил. И, когда наступи­ло настоящее лето, я выпустил осьминожка на подводную полянку, где помельче и вода по­теплее: ведь он ещё совсем маленький!

(Илл. Чарушина Н.)

Рссказы Геннадия Снегирева для детей.Список произведений.Краткая биография Г.Снегирева

Чудесная лодкаВерблюжья варежкаСкворецМорская свинкаПеликанКуколкаЛосьОсликПрошаУкаЖукСлонЖулькаДикий зверьКабаныКто сажает лесМедведьБеспокойный хвостикКедрБурундукХитрый бурундукВоронБабочка на снегуНочные колокольчикиБобровый сторожБобровая хаткаБобрёнокВ заповедникеЧерничное вареньеОзеро АзасТопВ СаянахТанец верблюдовВеснойЛесник ТиланМорской сазанВ ЛенкораниАралУмный дикобразВ ХивеМаленькое чудовищеБелёкКак воробей на Камчатке побывалМишка-китобойЛампанидусОбитаемый островОсьминожекОсьминогКолюшка-храбрюшкаМихаилРачок-мореходМедвежата с КамчаткиВ первый разШуктуган

Читать все рассказы Снегирева.Список произведенийЧитать рассказы других авторов

Белек

Куда ни глянешь, вокруг одни льдины. Бе­лые, зеленоватые, блестящие на солнце. Я стал вглядываться в узкую полоску воды, ко­торую разрезал во льдах наш корабль.

И вдруг я увидел два чёрных глаза. Они смотрели на меня прямо со льдины, медленно проплывавшей мимо.

— Стой! Стой! Кто-то за бортом! — закри­чал я.

Корабль замедлил ход и остановился. Пришлось спустить шлюпку и вернуться к льдине.

Льдина была покрыта искрящимся снегом. И на снегу, как на одеяле, лежал белёк — де­тёныш тюленя.

Тюлени оставляют своих малышей на льду, и только утром приплывает к бельку мать, покормит молоком и опять уплывает, а он весь день лежит на льдине, весь белый, мягкий, как плюшевый. И, если бы не большие чёрные глаза, я его не заметил бы.

Положили белька на палубу и поплыли дальше.      

Я принёс ему бутылочку молока, но белёк пить не стал, а пополз к борту. Я оттащил его обратно, и вдруг из его глаз покатилась сна­чала одна слеза, потом вторая и так и посыпа­ли градом. Белёк молча плакал. Матросы за­шумели и сказали, что надо скорее положить его на ту льдину. Пошли к капитану. Капи­тан поворчал-поворчал, но всё же развернул корабль. Льды ещё не сомкнулись, и по водя­ной дорожке мы пришли на старое место. Там белька снова положили на снежное одея­ло, только на другую льдину. Он почти пере­стал плакать. Наш корабль поплыл дальше.

Хитрый бурундук

Построил я себе в тайге чум. Это не домик и не лесной шалашик, а просто длинные палки вместе сложены. На палках лежит кора, а на коре — брёвнышки, чтобы куски коры не сдуло ветром.

Стал я замечать, что кто-то в чуме остав­ляет кедровые орешки.

Я никак не мог догадаться, кто же без меня в моём чуме орешки ест.

Даже страшно стало.

Но вот раз подул холодный ветер, нагнал тучи, и днём стало от непогоды совсем, темно.

Залез я поскорее в чум, смотрю, а место моё уже занято.

В самом тёмном углу сидит бурундук. У бурундука за каждой щекой по мешочку с оре­хами.

Толстые такие щёки, глаза щёлочками. Смотрит он на меня, боится орешки на землю выплюнуть: думает, что я их украду.

Терпел бурундук, терпел да и выплюнул все орешки. И сразу щёки у него похудели.

Я насчитал на земле семнадцать орешков.

Бурундук сначала боялся, а потом увидел, что я спокойно сижу, и стал рассовывать орешки по щелям и под брёвнышки.

Когда бурундук убежал, посмотрел я — всюду орешки напиханы, крупные, жёлтые. Видно, бурундук в моём чуме устроил кла­довую.

Какой хитрый этот бурундук! В лесу белки да сойки все орешки у него растащат. А бу­рундук знает, что в мой чум ни одна сойка-во­ровка не полезет, вот и притащил ко мне свои запасы. И я уже не удивлялся, если находил в чуме орешки. Я знал, что со мной живёт хи­трый бурундук.

Ворон

 Лесные вороны живут парами. А живут они по двести и больше лет. Летит пара воронов над тайгой и внимательно осматривает каждую полянку, каждый ручеёк. Если заметят добычу: остатки оленя, которого загрыз медведь, или мёртвую рыбину на берегу, — сразу дадут знать другим воронам. «Крук-кррук- кррук», — несётся над тайгой крик ворона, он оповещает других воронов, что нашёл добычу.

Никогда не спутаешь серую ворону с лесным вороном. У серой вороны перья серые и чёрные, а ворот весь чёрный. Ворона зимой прилетает поближе к деревне, клюёт что-нибудь на свалке, а ворон никогда не приближается к человеческому жилью, он — дикая птица лесных просторов.